![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
ЗАПИСКИ " СТРЕЛКА ".( Десять дней, которые никого не потрясли)
В Москве проходил какой-то очередной съезд компартии. Какой это был год? 75-76 ? Ну, что-то в этом роде, не помню точно. А я все еще не видела " Десять дней, которые потрясли мир " на Таганке ( в театре, разумеется, а не в одноименном ДОПРе). И мне приспичило именно в те дни ликвидировать этот пробел в образовании. Толпа у входа в театр поражала любое воображение. Даже я, закаленный " стрелок ", и то слегка дрогнула. А главное - непонятно было, по какому поводу столпотворение. Спектакль шел не первый год, был, конечно, дефицитным, но вся Таганка была одним сплошным дефицитом, но подобного я не видела даже на премьерах. Несколько обалдевшая от такого избытка человеческих тел, я попыталась прибегнуть к своей обычной тактике, но безрезультатно - нужно было ходить на крейсерской скорости, а места не было даже, чтобы стоять себе смирнехонько у стеночки в надежде, что удастся вернуться домой более или менее целой. Все-таки такую стеночку я нашла, но толку? Что можно настрелять из укрытия? Это же все-таки не озеро с утками! Для начала я решила не поддаваться панике и попытаться что-нибудь придумать. Думать было сложно, потому что мешало огромное количество интуристовских автобусов, подъезжавших один за другим к театру. Странная публика сидела в этих автобусах: какие-то тетки с киргизскими лицами, дядьки в монгольских шапках, хохлушки деревенского вида в плюшовках и белых платках с розами, свежепостриженные дядьки, которых я определила как шахтеров, сама не знаю, почему. Это ведь все был сплошной impression, осознанно я их не воспринимала, потому что занята была своим - думой о билетах и о том, что время идет, а дело - стоит. Тут вдруг до меня дошло, что таким людям, как-то, мягко говоря, возле Таганки делать нечего, а они, тем временем, вылезали из автобусов и с шумом уверенно направлялись в вожделенные двери моей мекки. " Что происходит?"- почему-то вслух удивилась я. " Делегаты съезда "- доброжелательно ответили мне. Я заозиралась, пытаясь определиться, кто ответил и увидела человека, который давно уже стоял рядом со мной, но был абсолютно вне поля моего интереса, а потому, как бы невидим. " В каком смысле?" - не поняла я. " В том самом. Делегатов съезда в театр привезли. Весь зал забронирован," - доброжелательно разобъяснил мне мой толмач. " Как это - весь зал? Это что же - билетов не будет?" - возопила я, - что им делать в этом театре, что они поймут?!" - " А, так ты здесь билет стреляешь? А я думаю, что это девушка такая озабоченная стоит - никого и ничего не видит вокруг себя. Ну, нет, стоя у стены, ничего не настреляешь ", - с каким-то непонятным мне акцентом поучающе сказал он. Это мне он говорил - гениальному стрелку всех времен и народов! Я взбесилась. Я объяснила ему, кто я есть и что я думаю по поводу его поучений. Говорила я исключительно вежливо, но он понял, что оскорбил меня до глубины души. " Да ты не обижайся, - добродушно сказал он, - давай лучше познакомимся. Меня зовут Василием Ивановичем, а тебя?" Выглядел он, именно, как Василий Иванович, но Василий Иванович, изготовленный не из обычного сырья для простолюдинов, а из дорогих материалов, и это выглядело очень здорово - такой русский мужичок лет сорока пяти - шести, светловолосый, хорошо стриженный, среднего роста и прекрасно одетый, даже не в импорт, а в вещи, явно купленные за границей - я в этом хорошо разбиралась и ценила. Он мне даже понравился - ситец в горошек хорошего качества, явно интеллигентный человек, а мой тогдашний опыт уже был достаточным, чтобы понимать, что человек с такой внешностью и так оформленный - не совсем простой, а, скорее, совсем не простой. Честно, говоря, я не очень понимала, зачем нам знакомиться, но все-таки назвала свое имя. " Ты постой здесь, никуда не уходи, а я тебе помогу пройти в театр," - вдруг услыхала я и ушам своим не поверила. Я с сомнением посмотрела на него. Он ухмыльнулся и ехидно сказал: " Можешь не верить - иди стреляй сама - видишь, что делается!" Терять мне уже было нечего. Ехать в другой театр было поздно, да и настроилась-то я именно на " Десять дней...", а значит, никакое другое зрелище мне настроение уже не улучшило бы. Я решила подождать. " Понимаешь, мне с друзьями встретиться надо, - извиняющимся тоном объяснил мне Василий Иванович, - но билет будет, я тебе обещаю." Он ушел, а я осталась, вся переполненная досадой и раздражением на ситуацию. Я знала, что открылся съезд, но не помнила об этом - что мне было за дело до него! Все знали, как развлекали и ублажали делегатов съездов, но в голову не могло прийти, что их повезут в опальный театр, который никак не годился для увеселения знатных комбайнеров, доярок, людей не только плохо грамотных, но, зачастую, не знающих даже азов русского языка. Скорее всего, так пытались плюнуть в лицо Любимову - вроде бы и почет, делегатов привезли, а с другой стороны, каково это актерам играть перед публикой, не понимающей языка разговорного, я уж не говорю о языке театральном, метафорическом?! Зла я была до невозможности! Но именно со злости и не ушла. Из толпы вынырнул Василий Иванович и остановился рядом. " Еще подождать нужно", - загадочно сказал он. Мне было все равно. Вечер пропал, настроение испорчено, какая разница, где быть с испорченным настроением! " А вы кто, делегат," - спросила я. " Нет, я в Москве по делам, я из Сибири, - последовал ответ, и мне стал понятен акцент собеседника, - я из Томска, преподаю там в университете, на кафедре химии." - " Доцент? " - уточнила я. " Да нет, профессор". Конечно же, он и выглядел, как профессор, только не наш, советский, а заграничный - как я их себе представляла, потому что живьем заграничного профессора не видела никогда, - например, поляк или скандинав. Мне понравилось, что у меня такой кавалер. Я была абсолютным цыпленком, желторотиком, мне страшно нравилось, когда на меня обращали внимание взрослые мужчины - это как бы придавало мне женственности, потому что выглядела я подростком в свои неполные ...дцать лет. Только вот предложить я взрослому мужику ничего не могла - это было видно невооруженным взглядом, и я всегда все-таки терялась от внимания к себе всякого, старше тридцати лет. Мы стояли, кое-как беседуя о моей учебе, о Москве, театрах, и прочей не интересной мне в тот момент белиберде, как вдруг он опять кинулся в толпу, а вернувшись, сказал: " Давай, быстрее, быстрее, пошли!" Мы смешались с группой людей, которая вальяжно вплывала в двери театра. Меня никто не окликнул, не остановил, и я, к своему удивлению, оказалась в фойе. Народу было вокруг почему-то больше, чем обычно, все веселые, как мне показалось, - пьяные, шумные. Особенно шумел какой-то генерал, стоявший в толпе "шахтеров" и чокавшийся с "хохлушкой". Она уже сняла плюшовку, платок спустила на плечи, на ней был мужской пиджак на цветастое платье, а на лацкане пиджака два ордена Ленина. На входе нам всем выдали листовки, имитировавшие те, настоящие, выпущенные в октябре семнадцатого, и при входе в зал два " революционных матроса" забрали их у нас и накололи на штыки. Это так начинался спектакль. Сидела я с Василием Ивановичем и его друзьями, один из которых оказался ректором Ульяновского Политеха. Я слегка обалдела, но виду не подала - подумаешь! " Не боишься рядом с ректором сидеть?" - весело подначил он меня." Нет, чего мне вас бояться, вы же не мой ректор, а я и своего не боюсь," - ответила я. Третий их приятель заржал, а ректор обалдел сначала от нахальства воробья, а потом и сам закатился, приговаривая: " Молодец, молодец, нахальная молодежь в Москве, однако!" Спектакль мне не понравился. Шумно, натянуто...Не понравился. Тема, что ли, была не моя... А она-таки была не моя. Я к революции относилась со скрытой враждебностью - если бы не она, не началось бы падение моей семьи и не было бы мне нужды жить впроголодь, чтобы получить диплом и зарабатывать свои сто сорок на чистой работе. Но скрывать это свое отношение приходилось, и очень тщательно. Лицемерие было моей второй натурой, так что я и сама, порой, не знала, искренни мои чувства или это очередная игра. В антракте эта троица повела меня в буфет, чему я совершенно не сопротивлялась: я готова была есть в любое время суток, а уж на халяву, которая мне нечасто выпадала...С тех пор я не люблю халяву и ценю только то, что заработала сама. Даже подарки я ценю меньше, чем вещи, купленные на свои, заработанные деньги. Буфет был БЕСПЛАТНЫЙ! А какой он был! Я-то уж знала, что в нем бывает на обычных спектаклях, но в тот день! Мужики мои прекрасно понимали, что я голодная - они годились мне в отцы( а у ректора в зале даже оказался его сын, который и выглядел, именно как ректорский сыночек: дорого и элегантно одетый, холеный, но о нем после). Они начали меня кормить икрой и севрюгой, пирожными и шоколадом. " А ваш сын с вами приехал?" - спросила я ректора. "Да нет, он здесь учится." - " А почему не у вас?" - это я уже хамила. Я прекрасно знала, почему. Зачем богатому мальчику учиться в провинциальном ВУЗе, хоть бы и у родного папы, если есть возможность пристроить его в престижный институт в Москве? Женится на москвичке - не будет проблем с пропиской и тому подобными унизительными вещами, которые касались только черни - меня, то-есть. Это все и всем было давно известно и перешибить это было невозможно, а потому мальчик этот вызвал у меня вполне понятную неприязнь. Если бы не их поганая революция, я училась бы сейчас в Сорбонне, или Оксфорде, или Принстоне - где захотела бы, там бы и училась. А хоть бы и в МГУ, я с детства о нем мечтала, но ведь в нем на конкурс не оставляли ни одного места - все было распределено заранее, и огромная толпа детей ехала через всю страну, на деньги, кое-как собранные родителями ( иногда взятыми в долг), с надеждой в сердце, с невероятным желанием выучиться и начать служение Науке. Все их бессонные ночи перед экзаменами, все страхи, нервы и слезы - все было потрачено напрасно, то, что они вернутся домой несолоно хлебавши, было предопределено еще до того, как они выехали из дома. Я вообще была вынуждена весь десятый класс после уроков работать в поликлинике, где главным врачом была мама моей подруги. Таким образом только я могла собрать деньги на поездку в Москву. Я была медалисткой, единственной в тот год в нашем городе, где проживало сто сорок тысяч человек. И не было у государства механизмов, которые бы отбирали талантливых детей и помогали бы им получить образование. Так что мальчик этот был мне понятен, да и я ему - тоже, поэтому я не заинтересовала его ни на секунду, хотя и была чрезвычайно хорошенькой и - в меру своих возможностей - ухоженая. Ректор немного удивился безмолвной дуэли наших глаз, но, кажется, тоже что-то понял и больше не сказал мне ни слова.
Молча досмотрели мы спектакль, и уже на улице, когда мы остались одни, Василий Иванович сказал: "Мы в иституте вместе учились. Вот он карьеру сделал, а я нет". Меня это заявление убило наповал. Профессор не сделал карьеру! Что, черт побери, они считают карьерой? Мне не светит и кандидатом быть: московской прописки нет, значит аспирантуры мне не видать: в нашем ВУЗе брали иногородних только если это были ребята из деревни. Нет, конечно, брали и других, но я имею в виду тех, у кого не было заслуг в виде папы - дяди- тети и так далее, которые могли бы составить чадушке протекцию. Василий Иванович правильно понял мое молчание. " Я ему не завидую. Разве ж это работа для ученого - быть ректором? Кто он? Чиновник! Я люблю своих студентов, свою лабораторию. Но он считает меня неудачником, а я не обращаю на это внимания, и он злится. Я видел, тебе его сын не понравился. Ты зря, он неплохой парень, талантливый, в медицинском учится." - " А чего ж ему не быть талантливым, если его с пеленок направляли, помогали, объясняли, а работать с восьмого класса, чтобы помочь семье, ему не было нужно. А после работы еще делать уроки и готовиться к поступлению самостоятельно, потому что на репетиторов денег нет. Вы знаете, как я живу? Я дошла до истощения в десятом классе - меня весь год держали на уколах витаминов, так я была утомлена. Мне необходима была медаль, чтобы иметь страховку при поступлении, вот я и рвалась. До двух - уроки в школе, потом пятнадцать минут на обед и с половины третьего - в поликлинике. До шести. А потом - уроки, десятый класс, между прочим, не чтение-рисование! И у меня была разработана целая программа подготовки к экзаменам - каждый день один предмет, тридцать- сорок задач. Это помимо уроков. Я так уставала, что не могла есть и спать. С девятого класса сплю только под снотворным. А я тоже талантливая, и еще какая талантливая - не таким вот мальчикам чета, им за мной не угнаться бы, если бы мы жили в одинаковых условиях!" Он грустно смотрел на меня, и я все очень хорошо понимала. Почему-то он на меня запал, а толку ему от этого не было никакого. Я была слишком молодой, слишком " не такой ", чтобы иметь с меня толк. Конечно, я оказывалась с ситуациях, когда мужики и постарше приставали ко мне нагло и грязно, но он был порядочным человеком, и что ему было со мной делать? Мы расстались в метро. Он дал мне какой-то телефон, чтобы я позвонила, и мы бы куда- нибудь еще сходили бы вместе. Я не стала звонить - к чему? Но долго еще я рассказывала, как мне удалось урвать крохи от пирога, который и делился не нами, и съедался без нас да и предназначен нам не был никогда.
В Москве проходил какой-то очередной съезд компартии. Какой это был год? 75-76 ? Ну, что-то в этом роде, не помню точно. А я все еще не видела " Десять дней, которые потрясли мир " на Таганке ( в театре, разумеется, а не в одноименном ДОПРе). И мне приспичило именно в те дни ликвидировать этот пробел в образовании. Толпа у входа в театр поражала любое воображение. Даже я, закаленный " стрелок ", и то слегка дрогнула. А главное - непонятно было, по какому поводу столпотворение. Спектакль шел не первый год, был, конечно, дефицитным, но вся Таганка была одним сплошным дефицитом, но подобного я не видела даже на премьерах. Несколько обалдевшая от такого избытка человеческих тел, я попыталась прибегнуть к своей обычной тактике, но безрезультатно - нужно было ходить на крейсерской скорости, а места не было даже, чтобы стоять себе смирнехонько у стеночки в надежде, что удастся вернуться домой более или менее целой. Все-таки такую стеночку я нашла, но толку? Что можно настрелять из укрытия? Это же все-таки не озеро с утками! Для начала я решила не поддаваться панике и попытаться что-нибудь придумать. Думать было сложно, потому что мешало огромное количество интуристовских автобусов, подъезжавших один за другим к театру. Странная публика сидела в этих автобусах: какие-то тетки с киргизскими лицами, дядьки в монгольских шапках, хохлушки деревенского вида в плюшовках и белых платках с розами, свежепостриженные дядьки, которых я определила как шахтеров, сама не знаю, почему. Это ведь все был сплошной impression, осознанно я их не воспринимала, потому что занята была своим - думой о билетах и о том, что время идет, а дело - стоит. Тут вдруг до меня дошло, что таким людям, как-то, мягко говоря, возле Таганки делать нечего, а они, тем временем, вылезали из автобусов и с шумом уверенно направлялись в вожделенные двери моей мекки. " Что происходит?"- почему-то вслух удивилась я. " Делегаты съезда "- доброжелательно ответили мне. Я заозиралась, пытаясь определиться, кто ответил и увидела человека, который давно уже стоял рядом со мной, но был абсолютно вне поля моего интереса, а потому, как бы невидим. " В каком смысле?" - не поняла я. " В том самом. Делегатов съезда в театр привезли. Весь зал забронирован," - доброжелательно разобъяснил мне мой толмач. " Как это - весь зал? Это что же - билетов не будет?" - возопила я, - что им делать в этом театре, что они поймут?!" - " А, так ты здесь билет стреляешь? А я думаю, что это девушка такая озабоченная стоит - никого и ничего не видит вокруг себя. Ну, нет, стоя у стены, ничего не настреляешь ", - с каким-то непонятным мне акцентом поучающе сказал он. Это мне он говорил - гениальному стрелку всех времен и народов! Я взбесилась. Я объяснила ему, кто я есть и что я думаю по поводу его поучений. Говорила я исключительно вежливо, но он понял, что оскорбил меня до глубины души. " Да ты не обижайся, - добродушно сказал он, - давай лучше познакомимся. Меня зовут Василием Ивановичем, а тебя?" Выглядел он, именно, как Василий Иванович, но Василий Иванович, изготовленный не из обычного сырья для простолюдинов, а из дорогих материалов, и это выглядело очень здорово - такой русский мужичок лет сорока пяти - шести, светловолосый, хорошо стриженный, среднего роста и прекрасно одетый, даже не в импорт, а в вещи, явно купленные за границей - я в этом хорошо разбиралась и ценила. Он мне даже понравился - ситец в горошек хорошего качества, явно интеллигентный человек, а мой тогдашний опыт уже был достаточным, чтобы понимать, что человек с такой внешностью и так оформленный - не совсем простой, а, скорее, совсем не простой. Честно, говоря, я не очень понимала, зачем нам знакомиться, но все-таки назвала свое имя. " Ты постой здесь, никуда не уходи, а я тебе помогу пройти в театр," - вдруг услыхала я и ушам своим не поверила. Я с сомнением посмотрела на него. Он ухмыльнулся и ехидно сказал: " Можешь не верить - иди стреляй сама - видишь, что делается!" Терять мне уже было нечего. Ехать в другой театр было поздно, да и настроилась-то я именно на " Десять дней...", а значит, никакое другое зрелище мне настроение уже не улучшило бы. Я решила подождать. " Понимаешь, мне с друзьями встретиться надо, - извиняющимся тоном объяснил мне Василий Иванович, - но билет будет, я тебе обещаю." Он ушел, а я осталась, вся переполненная досадой и раздражением на ситуацию. Я знала, что открылся съезд, но не помнила об этом - что мне было за дело до него! Все знали, как развлекали и ублажали делегатов съездов, но в голову не могло прийти, что их повезут в опальный театр, который никак не годился для увеселения знатных комбайнеров, доярок, людей не только плохо грамотных, но, зачастую, не знающих даже азов русского языка. Скорее всего, так пытались плюнуть в лицо Любимову - вроде бы и почет, делегатов привезли, а с другой стороны, каково это актерам играть перед публикой, не понимающей языка разговорного, я уж не говорю о языке театральном, метафорическом?! Зла я была до невозможности! Но именно со злости и не ушла. Из толпы вынырнул Василий Иванович и остановился рядом. " Еще подождать нужно", - загадочно сказал он. Мне было все равно. Вечер пропал, настроение испорчено, какая разница, где быть с испорченным настроением! " А вы кто, делегат," - спросила я. " Нет, я в Москве по делам, я из Сибири, - последовал ответ, и мне стал понятен акцент собеседника, - я из Томска, преподаю там в университете, на кафедре химии." - " Доцент? " - уточнила я. " Да нет, профессор". Конечно же, он и выглядел, как профессор, только не наш, советский, а заграничный - как я их себе представляла, потому что живьем заграничного профессора не видела никогда, - например, поляк или скандинав. Мне понравилось, что у меня такой кавалер. Я была абсолютным цыпленком, желторотиком, мне страшно нравилось, когда на меня обращали внимание взрослые мужчины - это как бы придавало мне женственности, потому что выглядела я подростком в свои неполные ...дцать лет. Только вот предложить я взрослому мужику ничего не могла - это было видно невооруженным взглядом, и я всегда все-таки терялась от внимания к себе всякого, старше тридцати лет. Мы стояли, кое-как беседуя о моей учебе, о Москве, театрах, и прочей не интересной мне в тот момент белиберде, как вдруг он опять кинулся в толпу, а вернувшись, сказал: " Давай, быстрее, быстрее, пошли!" Мы смешались с группой людей, которая вальяжно вплывала в двери театра. Меня никто не окликнул, не остановил, и я, к своему удивлению, оказалась в фойе. Народу было вокруг почему-то больше, чем обычно, все веселые, как мне показалось, - пьяные, шумные. Особенно шумел какой-то генерал, стоявший в толпе "шахтеров" и чокавшийся с "хохлушкой". Она уже сняла плюшовку, платок спустила на плечи, на ней был мужской пиджак на цветастое платье, а на лацкане пиджака два ордена Ленина. На входе нам всем выдали листовки, имитировавшие те, настоящие, выпущенные в октябре семнадцатого, и при входе в зал два " революционных матроса" забрали их у нас и накололи на штыки. Это так начинался спектакль. Сидела я с Василием Ивановичем и его друзьями, один из которых оказался ректором Ульяновского Политеха. Я слегка обалдела, но виду не подала - подумаешь! " Не боишься рядом с ректором сидеть?" - весело подначил он меня." Нет, чего мне вас бояться, вы же не мой ректор, а я и своего не боюсь," - ответила я. Третий их приятель заржал, а ректор обалдел сначала от нахальства воробья, а потом и сам закатился, приговаривая: " Молодец, молодец, нахальная молодежь в Москве, однако!" Спектакль мне не понравился. Шумно, натянуто...Не понравился. Тема, что ли, была не моя... А она-таки была не моя. Я к революции относилась со скрытой враждебностью - если бы не она, не началось бы падение моей семьи и не было бы мне нужды жить впроголодь, чтобы получить диплом и зарабатывать свои сто сорок на чистой работе. Но скрывать это свое отношение приходилось, и очень тщательно. Лицемерие было моей второй натурой, так что я и сама, порой, не знала, искренни мои чувства или это очередная игра. В антракте эта троица повела меня в буфет, чему я совершенно не сопротивлялась: я готова была есть в любое время суток, а уж на халяву, которая мне нечасто выпадала...С тех пор я не люблю халяву и ценю только то, что заработала сама. Даже подарки я ценю меньше, чем вещи, купленные на свои, заработанные деньги. Буфет был БЕСПЛАТНЫЙ! А какой он был! Я-то уж знала, что в нем бывает на обычных спектаклях, но в тот день! Мужики мои прекрасно понимали, что я голодная - они годились мне в отцы( а у ректора в зале даже оказался его сын, который и выглядел, именно как ректорский сыночек: дорого и элегантно одетый, холеный, но о нем после). Они начали меня кормить икрой и севрюгой, пирожными и шоколадом. " А ваш сын с вами приехал?" - спросила я ректора. "Да нет, он здесь учится." - " А почему не у вас?" - это я уже хамила. Я прекрасно знала, почему. Зачем богатому мальчику учиться в провинциальном ВУЗе, хоть бы и у родного папы, если есть возможность пристроить его в престижный институт в Москве? Женится на москвичке - не будет проблем с пропиской и тому подобными унизительными вещами, которые касались только черни - меня, то-есть. Это все и всем было давно известно и перешибить это было невозможно, а потому мальчик этот вызвал у меня вполне понятную неприязнь. Если бы не их поганая революция, я училась бы сейчас в Сорбонне, или Оксфорде, или Принстоне - где захотела бы, там бы и училась. А хоть бы и в МГУ, я с детства о нем мечтала, но ведь в нем на конкурс не оставляли ни одного места - все было распределено заранее, и огромная толпа детей ехала через всю страну, на деньги, кое-как собранные родителями ( иногда взятыми в долг), с надеждой в сердце, с невероятным желанием выучиться и начать служение Науке. Все их бессонные ночи перед экзаменами, все страхи, нервы и слезы - все было потрачено напрасно, то, что они вернутся домой несолоно хлебавши, было предопределено еще до того, как они выехали из дома. Я вообще была вынуждена весь десятый класс после уроков работать в поликлинике, где главным врачом была мама моей подруги. Таким образом только я могла собрать деньги на поездку в Москву. Я была медалисткой, единственной в тот год в нашем городе, где проживало сто сорок тысяч человек. И не было у государства механизмов, которые бы отбирали талантливых детей и помогали бы им получить образование. Так что мальчик этот был мне понятен, да и я ему - тоже, поэтому я не заинтересовала его ни на секунду, хотя и была чрезвычайно хорошенькой и - в меру своих возможностей - ухоженая. Ректор немного удивился безмолвной дуэли наших глаз, но, кажется, тоже что-то понял и больше не сказал мне ни слова.
Молча досмотрели мы спектакль, и уже на улице, когда мы остались одни, Василий Иванович сказал: "Мы в иституте вместе учились. Вот он карьеру сделал, а я нет". Меня это заявление убило наповал. Профессор не сделал карьеру! Что, черт побери, они считают карьерой? Мне не светит и кандидатом быть: московской прописки нет, значит аспирантуры мне не видать: в нашем ВУЗе брали иногородних только если это были ребята из деревни. Нет, конечно, брали и других, но я имею в виду тех, у кого не было заслуг в виде папы - дяди- тети и так далее, которые могли бы составить чадушке протекцию. Василий Иванович правильно понял мое молчание. " Я ему не завидую. Разве ж это работа для ученого - быть ректором? Кто он? Чиновник! Я люблю своих студентов, свою лабораторию. Но он считает меня неудачником, а я не обращаю на это внимания, и он злится. Я видел, тебе его сын не понравился. Ты зря, он неплохой парень, талантливый, в медицинском учится." - " А чего ж ему не быть талантливым, если его с пеленок направляли, помогали, объясняли, а работать с восьмого класса, чтобы помочь семье, ему не было нужно. А после работы еще делать уроки и готовиться к поступлению самостоятельно, потому что на репетиторов денег нет. Вы знаете, как я живу? Я дошла до истощения в десятом классе - меня весь год держали на уколах витаминов, так я была утомлена. Мне необходима была медаль, чтобы иметь страховку при поступлении, вот я и рвалась. До двух - уроки в школе, потом пятнадцать минут на обед и с половины третьего - в поликлинике. До шести. А потом - уроки, десятый класс, между прочим, не чтение-рисование! И у меня была разработана целая программа подготовки к экзаменам - каждый день один предмет, тридцать- сорок задач. Это помимо уроков. Я так уставала, что не могла есть и спать. С девятого класса сплю только под снотворным. А я тоже талантливая, и еще какая талантливая - не таким вот мальчикам чета, им за мной не угнаться бы, если бы мы жили в одинаковых условиях!" Он грустно смотрел на меня, и я все очень хорошо понимала. Почему-то он на меня запал, а толку ему от этого не было никакого. Я была слишком молодой, слишком " не такой ", чтобы иметь с меня толк. Конечно, я оказывалась с ситуациях, когда мужики и постарше приставали ко мне нагло и грязно, но он был порядочным человеком, и что ему было со мной делать? Мы расстались в метро. Он дал мне какой-то телефон, чтобы я позвонила, и мы бы куда- нибудь еще сходили бы вместе. Я не стала звонить - к чему? Но долго еще я рассказывала, как мне удалось урвать крохи от пирога, который и делился не нами, и съедался без нас да и предназначен нам не был никогда.
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Махинджаури замечательное место. Меня туда в ясли носили. Дядюшка сажал меня на шею и нес.
И замечательно, что впали в воспоминания - если бы Вы написали о своей семье, уверена, это было бы очень интересно.