leon_orr

Экспрессионизм сложился в преддверие первой мировой войны. Мировоззренческой основой экспрессионизма стал индивидуалистический протест против уродливого мира,
все большее отчуждение человека от мира, чувства бесприютности, крушения, распада тех начал, на которых, казалось, так прочно покоилась европейская культура. Экспрессионистам свойственны тяготение к мистике и пессимизм. Художественные приемы, характерные для экспрессионизма: отказ от иллюзорного пространства, стремление к плоскостной трактовке предметов, деформация предметов, любовь к резким красочным диссонансам, особый колорит, заключающий в себе апокалиптический драматизм.
Художники воспринимали творчество как способ выражения эмоций.

Я начну со слова «возраст», потому что именно о возрасте буду сейчас рассуждать.
Мы все живём под дамокловым мечом возраста, но как удивительно: отдельный человек умудряется пройти через разные возрасты в рамках одной жизни, а вот всё человечество в целом ещё не дошло не только до старости, но и в зрелый возраст пока не вступило.
Да, оно ( мы все ) развивается, наращивает объём осваиваемой ( но не обязательно усваиваемой) информации, меняется психически и психологически ( в лучшую ли сторону, нам не узнать ), и вместе с ним развиваются и усложняются все сферы деятельности человечества — как физические, так и духовные.

Или к какой сфере следует приписать изобразительное искусство?

Собственно, это, может быть, и не важно.
Тут интереснее другое: то, что изображает человечество с помощью линий, пятен, форм и красок, вполне соотносится с его возрастом, как и с возрастом каждого отдельного человека соотносится то, что он пытается изобразить — с помощью всё тех же средств: линий, пятен, форм, цвета.

Что рисовали мы все в возрасте трёх-пяти лет, что рисуют наши дети и дети наших детей?
Бесполых человечков-«головоногов», у которых конечности торчат прямо из голов да неопознанных зверушек ( «...бяка-закаляка кусачая...с десятью рогами, с десятью ногами...»).
Не то ли самое изображали анонимные художники-гении в голозадом детстве человечества? Ну, может быть, звери у них получились более похожими на себя, — так ведь гении их нарисовали, не обычные наши детишки, не мы — в наши детские годы!

Затем приходит пора сказок, легенд, мифов, былин.
Мальчики начинают рисовать «войну» - героический эпос всего человечества. Рыцари, танки, самолёты, взрывы...
На рисунках девочек распускаются фантастические цветы, среди которых принцессы томно смотрят в волшебные зеркала и над которыми в ослепительных небесах сияет не менее ослепительное Солнце ( «Погогда была прекрасная, Принцесса была...» - конечно, прекрасная, какой же ещё она может быть в раннем отрочестве?!).

Но не у всех детей получаются рисунки, кое-кто лучше лепит, чем рисует — так ведь и античной Греции скульптура тоже удавалась лучше, чем картинки!
Кто-то мастерски резал по кости, кто-то создавал шедевры керамики, но плоское изображение - рисунок и живопись - всё же постепенно вытесняли прикладные виды — ну и что, что законов переспективы ещё никто не знал?! Зато процесс поглощения, усвоения и переосмысления христианского мифотворчества шёл полным ходом — собственно, он до сих пор не окончен ( что говорит мне об инфантильности некоторых отдельных человеческих групп).

Когда-то хороший советский поэт Пётр Вегин написал стихотворение «Анна Франк».
В нём есть такие слова: «... глазами взрослого или ребёнка смотреть на мир? Глазами взрослого виднее внутри себя, глазами детства виднее вокруг себя...» - цитирую исключительно по памяти: журнал «Юность» с этими стихами у меня не сохранился, а в сети я его не нашла.

В этой цитате важны не слова, а вложенный во фразу смысл: ведь это очень верно, вдумайтесь и вспомните себя — разве в детстве не подмечали вы в окружающей действительности такие штрихи и подробности, какие не были доступны взгляду взрослых и которые перестали быть доступны вам, когда вы выросли?!
И разве мы все понимаем в детстве ( тут я уже имею в виду полноценное отрочество, когда человек начинает изучать главного незнакомца — себя), кто мы и что мы? А вот взрослых мы видим и понимаем очень неплохо, потому что — вы помните, да? - они ведь часть пейзажа, а пейзаж мы видим очень и очень неплохо.

Для самых способных из нас взрослые прозрачны, а их дела и делишки и побуждения, толкающие их на эти делишки, нам понятны настолько, что даже скучно — не поэтому ли мы, взрослея, перестаём принимать всерьёз наших, так ещё недавно любимых, родителей и учителей? Но это так, небольшой зигзаг в сторону, хотя мне кажется, что и не совсем зигзаг и не совсем в сторону.

Однако при всей нашей зоркости, мы всё ещё остаёмся детьми, а потому сказка и миф всё ещё продолжают нас интересовать, пусть даже и усложнившиеся до научной фантастики или любовных романов ( которые, конечно же, тоже сказки, фантастика, пусть и ненаучная!)

Человечество в пору своего отрочества тоже гораздо лучше видело «вокруг себя» и тоже продолжало пичкать само себя сказками.

В изобразительном искусстве произошёл окончательный переход от гармоничной условности и образного строя средневековья, в значительной степени подчинённых идеалам духовности и каноническим нормам раннехристианской культуры (переход этот наметился ещё в эпоху проторенессанса — дученто и треченто), — к системе взглядов, представлений и правил, послуживших основой для формирования концепции фигуративного искусства, т. н. реализма, и, в свою очередь, ставших питательной средой для такого направления, как академизм.

Но все эти периоды, как бы красиво они ни назывались, демонстрируют нам одно: человечество вступило в пору своего отрочества и глазеет, глазеет вокруг, впитывает в себя всю красоту и безобразие мира; душа его переполняется, накопленные впечатления требуют излития, исхода — и находят его в фантазиях на библейские темы, в пейзажной и портретной живописи, в роскошных натюрмортах и жанровых сценах.

Подросток живёт, растёт, вырастает из одёжек и обуви, становится прожорливым или теряет аппетит, а вокруг него тем временем пылают костры инквизиции, чумные телеги не успевают вывозить трупы, очередные оравы очередных вояк звереют в попытках изничтожить всё живое, воздвигаются и рушатся города, люди страдают, люди рыдают, ликуют, ложатся грязью под копыта колесницы истории, улетают дымом в равнодушное небо, взмывают лагерной пылью, легкокрылой птицей, танцором в невозможном прыжке, зеленой плетью волшебных бобов — а душа всё переполняется, а излить её становится всё труднее, цветочки и принцессы, самолёты и взрывы, как бы мастерски ни были они изображены, уже не кажутся изображением реальной жизни ( потому что единственно, что кажется реальным подростку — это внутренняя жизнь его души) и, уж тем более, не способны облегчить её переполненность...

Взгляд подростка Взгляд подростка с переполненной душой становится рассеянным и невнимательным. Ребёнок ещё смотрит по сторонам, ещё замечает красоту и безобразие мира, но мелкие подробности его уже перестают занимать, его вполне удовлетворяет impression, впечатление, полученное извне, потому что взгляд его всё чаще обращается внутрь себя, внутрь переполненной души.

Долгое время там варилось разное, проникшее в неё и не излитое, но ( наверное!) оказавшее влияние на этот хрупкий сосуд — и как же не попытаться понять, что именно сварилось?!
Да и сам сосуд требует придирчивой проверки: жив ли, цел, здоров, сможет ли и дальше впитывать и перерабатывать всё усложняющуюся жизнь.
И тут оказывается, что варево — чёрт его знает, готово оно или нет, — рвётся наружу, вспухает, как тесто, бродит брагой, пьянит и вызывает то ли головокружение, то ли смертную тоску... Оно требует expressio, выражения, а уж способы этого выражения совершенно не важны, главное – это накал души, скорость головокружения, сила желания преодолеть тоску – то есть, борьба со смертью – за жизнь.

Потому что именно в этом и заключается смысл искусства – в борьбе со смертью, в борьбе за жизнь...

Продолжение следует