leon_orr

Следующее моё съедобное воспоминание относится тоже к тому периоду, когда мы снимали комнату у тёти Нины. И это — хлеб с маргарином и сахаром.

Нет, у нас такое не ели. Это тётининын Генка однажды сказал мне, когда мы с ним гецали во дворе: залезали на здоровенный инжир и орали оттуда на всю округу, заставляя всех петухов по соседству всполошённо клокотать и хлопать крыльями, что хочет шамать, и мы пошли на их половину дома. Мне мои взрослые не слишком разрешали туда ходить, но мы воспользовались тем, что тёти Нины не было дома, а моя бабушка была чем-то занята. Генка достал буханку серого хлеба и кусок развесного, тоже серого в пятнышках, маргарина. Сам отрезал ломоть, сам намазал его маргарином, а сверху посыпал сахарным песком.

- Хочешь? - спросил он у меня хлебосольно и гостеприимно.

Нельзя сказать, что я хотела, мне дома делали такие бутерброды с маслом на белом хлебе, но любопытно было попробовать, и Генка дал мне откусить от своего куска. Боже! Какая же это была гадость! Каким отвратительным вкусом обладал тот маргарин — я не берусь описать его, потому что и слов-то таких в нашем языке не существует. Но я сообразила, что не стоит говорить Генке об этом, и вежливо отказалась от повторения дегустации, сказав, что не хочу есть. Поскольку весь околоток был в курсе, что меня невозможно накормить миром, Генка мне сразу поверил и с удовольствием умял эту, с позволения сказать, еду. А у меня во рту долго потом стояло мерзкое послевкусие и даже большая кружка воды, выпитая чуть не залпом, не помогла. Так что, это воспоминание можно, скорее, назвать несъедобным, чем съедобным.
С тех пор я стала весьма консервативной в еде, мне всегда очень трудно попробовать что-то новое и неизвестное, и когда моя подруга съездила в Китай и рассказала мне, что ела там всяких чуть ли не жуков, червяков и тараканов, я смотрела на неё со смесью священного ужаса и некоторой доли гадливости.

Я уже упоминала, что жили мы тяжело. Вернее, мне-то жилось неплохо, это мама с бабушкой тянули воз почти непосильной жизни: у обеих не было никаких профессий, позволявших заработать приличные деньги. Бабушка имела за душой всего лишь царскую гимназию, до войны она жила за широкой надёжной спиной дедушки; учёбу мамы прервала война, когда она закончила седьмой класс, а потом уже учиться ей не пришлось по ряду причин, от неё не зависящих, которые могут свалиться на голову любому человеку в самый неожиданный и неподходящий момент. А хотела она всегда быть ветеринарным врачом. Поэтому и питались мы, прямо скажем, не деликатесами. О чём говорить, если варёную курицу я в первый раз попробовала, уже учась в первом классе (в школу я пошла в восемь лет), и не дома, а у сослуживицы мамы.

Её дочь была поздним хилым ребёнком, сослуживица же — главным бухгалтером, её возможности были несравнимы с возможностями моей семьи, и она из кожи вон лезла, чтобы поддержать здоровье дочери. Девочка эта не ходила в детский сад, у неё была персональная няня, которая одновременно исполняла обязанности домработницы.
В моё время групп продлённого дня ещё не существовало, и я после школы приходила к маме на работу. Мама разогревала на печке-буржуйке обед, принесённый из дома, кормила меня, а потом я в кабинете заместителя начальника делала уроки. Но какие уроки в первом классе! Да ещё для ребёнка, читавшего с четырёх лет — я быстро с ними справлялась, а дальше начинала тосковать. Правда, я тогда же научилась печатать на машинке, что потом мне очень пригодилось.

И вот однажды эта главная бухгалтерша, Мария Семёновна, сказала маме, что нужно подружить меня с её дочерью, а то что я тут одна скучаю. И повела меня к себе — она жила в двух шагах от конторы. Нянька Ларисы — так звали дочь Марии Семёновны — не слишком обрадовалась моему появлению: совершенно не была ей нужна дополнительная обуза в виде ещё одного ребёнка, но вслух ничего не сказала. Однако я сразу поняла, что она недовольна: я в детстве была феноменально чутка и мгновенно улавливала истинное к себе отношение взрослых, как бы они со мной ни сюсюкали. Но — нравилось ей это или нет — возражать она не посмела и усадила нас с Ларисой обедать. И подала куриную лапшу, а на второе — отварную курицу, мне достался кусок белого мяса. О, как же это было вкусно! Я съела всё до капельки, и мама дома обиженно рассказывала бабушке, что Мария Семёновна ей сказала, что она на меня клевещет, рассказывая, как я плохо ем.

- Дома в неё ничего не запихнёшь, - говорила мама недовольным голосом, - а у чужих людей ест так, что за ушами трещит. Ещё решат, что мы её не кормим!

Я слушала и чувствовала себя виноватой в том, что мне так понравились и куриный бульон, и сама курица. Но, положа руку на сердце, то, что мы ели дома, нормальной едой можно было назвать только с очень сильной натяжкой. Например, у нас, кроме манной каши, была очень популярна молочная вермишель. Хочу, чтобы меня поняли правильно: не у меня она была популярна, у моих взрослых. И не для себя, а для меня. Я бабушку понимаю очень хорошо: во-первых, волшебное слово «молочная» - ведь в те годы считалось, что, чем больше молочных продуктов съедает ребёнок, тем здоровее он вырастет. Во-вторых, сама вермишель, делающая блюдо сытным. А в-третьих, готовится легко: всего-то и нужно, что вскипятить молоко, чтобы оно не сбежало, засыпать в него вермишель, дать ей повариться, добавить сахар и масло — и всё, полноценная, по мнению бабушки и мамы, еда готова.

Но тут неплохо бы вспомнить, какая в те годы в советском союзе продавалась вермишель! Серые — не хуже, чем развесной маргарин — червячки, обсыпанные мукой. Эта мука — ключевой момент, придававший отраве «молочная вермишель» особенную гадостность. Когда я стала взрослой замужней дамой, я тоже варила молочную вермишель — для мужа и сына, они её, как ни странно, любили! Но как варила я? Я покупала исключительно яичную жёлтенькую вермишельку, которой в годы моего детства просто не существовало, отваривала её в воде, ПРОМЫВАЛА, а уж потом закидывала в молоко.

Бабушка такими тонкостями не заморачивалась. Во-первых, она работала, но весь дом был на ней, мама только полы мыла. Во-вторых, тошнотворный тяжелейший быт не оставлял сил и времени для изысков, поэтому она просто закидывала вермишель в молоко, мука, которой эти «червяки» были осыпаны, собиралась в молоке склизкими довольно плотными комками — и вот эти комки доводили меня до рвоты, превращали трапезу в средневековую пытку. До сих пор у меня что-то такое начинает ворочаться в желудке от одного только упоминания молочной вермишели.

Я и макароны не любила. И семью ими почти не кормила. Только уже в Израиле я распробовала вкус итальянских макарон и перестала их чураться. Но с другой стороны, и макароны в те годы были те ещё: серые грубые трубки, норовящие слипнуться в общий клейкий ком — неаппетитно и невкусно.

Вообще, у меня от раннего детства осталось впечатление, что белая мука была ужаснейшим дефицитом. Я помню, как мы с бабушкой идём на остановку автобуса, чтобы ехать — она на работу, я в детский сад — а возле окна, из которого в нашем сельпо продавали хлеб, клубится очередь, и в очереди этой уже дерутся. Это была очередь за мукой. Иногда и за сахаром. Когда удавалось поймать в магазине муку, её покупали много, сколько позволял кошелёк, и хранили потом в полотняной наволочке. Время от времени бабушка муку пересевала через мелкое сито и оставляла на столе — для просушки, потому что в Батуми ведь было очень сыро, мука быстро приобретала затхлый запах. Не счесть, сколько я в детстве съела пирожков с этим запахом — а что было делать? Пекли из того, что было, не выбрасывать же. Часто пирожки бывали не из белой, а из серой муки — я же говорю, что всё было серым: маргарин, вермишель, макароны, мука… жизнь! Бабушка пирожки, в основном, жарила, не любила печёные. Чаще всего это были пирожки с картошкой, а однажды она начинила их гречневой кашей, и мне они очень понравились.

Гречку я любила и, что удивительно, в те годы никакого её дефицита мы не наблюдали, она продавалась всегда, не то что мука. Но дома мы ели только несладкую гречневую кашу — с молоком или в виде гарнира к тушёному мясу — а вот в детском саду нам её давали сладкую, и я эту гадость есть не могла. Как правило, её давали на ужин, и мама то и дело, придя за мной, заставала меня одну-одинёшеньку в столовой, сидящую над миской остывшего хлёбова, и злобную воспитательницу рядом. И каждый раз повторялся один и тот же диалог, о том, что не нужно заставлять меня есть сладкую гречку, лучше меня дома покормят.
У мамы с моими воспитательницами в том саду был перманентный конфликт по разным поводам, но потом бабушка устроилась на работу в военный госпиталь и меня перевели в ведомственный сад, где было хорошо, и я спокойно дожила до школы.

Но, с другой стороны, и в новом детском саду не обходилось без проблем с едой. И проблема эта называлась «молочный кисель». Господи, ну почему считалось, что дети должны с аппетитом есть эти белые сопли, тем более, что они иногда имели вкус подгоревшего молока?! Думаю, всем знаком мерзкий запах подгоревшего молока и не менее мерзкий вкус. Я отказывалась этот кисель есть, и надо отдать должное воспитательницам — они быстро перестали меня заставлять. Кипячёное молоко с пенками на полдник тоже вносило свою трагическую ноту в моё детство. Сопровождавшее его печенье я ела с огромным удовольствием, а вот пить это молоко было выше моих сил. Кстати, не я одна от него отказывалась, тем не менее, работники сада настойчиво пичкали нас этим «полезным» продуктом, который, я думаю, испортил здоровье не одной мне, потому что я всю жизнь считаю еду, съеденную с отвращением, вредной и опасной.

Всё менялось, когда мы приезжали в Москву. В доме, где жили мои тётя и дядя, к которым мы ездили с бабушкой, был чудесный молочный магазин. Я очень любила туда ходить с бабушкой или тётей — там вкусно пахло молоком, творожной массой с ванилью, сыром. На холодном мраморном прилавке стояли краны, из которых наливали молоко в бидончики, а витрина была бы достойна кисти Снейдерса. Вы знаете, я застала времена, когда кисломолочные продукты продавали в стаканах! Сметана, варенец (не знаю, что это такое, никогда не пробовала), ряженка — и всякое такое другое — были разложены в гранёные стаканы зеленоватого, иногда с пузырьками, стекла, прикрытые картонными напарафиненными кружками. Перед тем, как идти в магазин, тётя складывала в хозяйственную сумку — как сейчас помню: светло коричневую, застёгивавшуюся, как ридикюли, на две косые металлические палочки с шариками на концах — бутылки и стаканы, стаканы тоже были возвратной тарой.

Так выглядели молочные бутылки в конце пятидесятых годов прошлого века

Цветных крышечек из фольги ещё не существовало, горлышки молочных бутылок тоже прикрывали картонные кружки. В белых эмалированных лотках лежали творог и его производные — творожные массы: простая, с изюмом, с цукатами. Пирамиды глазированных шоколадом сырков, упакованных в фольгу, высились на подносах. Желтоватые кубы вологодского масла и коричневые — шоколадного — вызывали желание немедленно съесть тёплую хрустящую горбушку ржаного хлеба с маслом сливочным или кусок батона за два девяносто (цена дореформенная) с шоколадным. Ох, как же я любила шоколадное масло! Сливочное тоже, я до сих пор скучаю по сливочному маслу, которое мы ели в советском союзе.

Штабели плавленных сырков, красные головы голландского, коричневатые «поленья» колбасного, жёлтые цилиндры и круги каких-то других, я тогда ещё не знала, каких именно: сыр не был повседневной едой, его покупали для праздничного стола, и я его любила на следующий день, когда он чуть-чуть подсыхал.

Советские сыры. Конец пятидесятых годов прошлого века

На фотографии присутствует сыр "Дорогобужский".
Какой же он был вонючий!
Однажды мама моего мужа (ещё до того, как мы познакомились), привезла из московской командировки головку этого сыра.
Самолёт из Москвы прилетал в Баку ночью, она приехала домой очень поздно, усталая, по какой-то причине сумка с этим сыром осталась в комнате моего мужа.
Он ночью проснулся и долго искал источник запаха.
Вот какой это был сыр!
Вкусный, наверное. Когда я уже вошла в разум, он из продажи благополучно исчез, как и многие другие продукты.

Плавленные сыры

Приблизительно так выглядели витрины моего любимого молочного магазина

Тётя покупала разливное молоко, что-то в бутылках, творог, сметану, масло простое, масло шоколадное и один глазированный сырок для меня. Это было очень вкусно: запивать сладкий ванильный сырок холодным молоком. Впрочем, когда мне к холодному молоку давали пенки от варенья, в которые нужно было макать свежайшую сайку, я тоже вполне прекрасно молоко пила, почему и утвердилась в мнении, что не бывает плохого аппетита — бывает невкусная еда.

Эти батоны похожи на те, по 2 рубля 90 копеек, что продавались в Москве в конце пятидесятых годов прошлого века

Сайки

Фотографии ТОГО ржаного хлеба я не нашла.
Это был небольшой кирпичик очень тёмного хлеба, перепоясанный бумажной полоской жёлтого цвета с надписью "Хлеб ржаной".
Он был ноздреватый, с лёгкой кислинкой - горячая горбушка с маслом становилась деликатесом, никаких пирожных не нужно!

Продолжение следует

В этой публикации я использую фотографии, найденные на разных ресурсах в Интернете.

Я И МОЯ СЕМЬЯ