МОЯ ПРОЗА. Никогда

[leon_orr]

Все стоит, стою и я – посреди огромной пустыни стою я – в тишине и грохоте мира, несущегося вокруг меня по взлетающим к темноте над нами виткам спирали, по виткам – вверх, вверх, все вверх, - и лишь одна я стою абсолютно неподвижно посреди этого несущегося в никуда мира, несущегося, но неподвижного при этом, потому что, взлетая по виткам спирали все вверх и вверх, не достигает этот мир, тем не менее той цели, в которую устремлена – острием копья – эта спираль, несущая на себе всю тяжесть мира, служащая ему и опорой, и трассой, и путеводной нитью одновременно.

Но Ариадна – кто?

Другая нить, тонкая и красная, загорается справа от меня, и я поворачиваю свое лицо вправо, устремляю взгляд свой на эту нить, опоясывающую справа от меня темноту, делящую ее на две неравные части – плоскую и узкую внизу, выпуклую и огромную – вверху.
Еще недавно не было этих понятий – верх и низ, плоская и выпуклая, огромная и маленькая – совсем недавно была лишь темнота, была лишь я, стоящая в этой темноте, были безмолвие и тревога.

... столь относительна кичливость верха перед низом! Ибо – близнецы.

Но загорелась справа от меня – и права тоже не существовало еще мгновение назад – красная нить, но стала она расти и разрастаться все вверх и вверх, как тот мир, центром которого являюсь я и который, не зная об этом, несется тоже вверх – право слово, ну что за притягательная цель кроется там, в невидимой точке, такой потаенной, что все, стремящееся к ней, и не подозревает, где она и что содержит в себе, а просто тянется, рвется к ней всеми своими устремлениями, всей своей сущностью, всей мощью и бессилием, злой радостью и безразличным упрямством?

Лишь недостижимое вызывает желание движения. Эх.

...чтобы не достигнуть ее никогда. Не хочу вдумываться в слово “ никогда” - слишком много его во мне, в моей неподвижности, моей тишине и безмолвии, в моем мире, который и не подозревает обо мне и не узнает никогда – вот оно, одно из тех “ никогда “, которых так много, чересчур много, которые не получат разъяснения никогда, и в смысл которых я не хочу вдаваться, потому что ведь все равно не пойму их – тоже никогда.

Я – неизвестный центр мира!

Красная нить заняла уже половину выпуклого того, что вверху, и тогда я обращаю свой взгляд влево, обязанное своим рождением появлению “ права “, обязанного своим появлением, в свою очередь, появлению красной нити, разделившей темноту и тишину мира уже на четыре части: право, лево, верх, низ – усложнившей эту темноту, пребывавшую до той поры в простоте безмолвия и неделимости, однородности и покоя.

Как прост покой!

Обратив взгляд свой влево, обрела я зрелище, коего не было ранее в моем мире, как не было составляющих его частей, как не было в нем верха и низа, формы и содержания.
Все то, темное, выпуклое и тихое, что оказалось по левую сторону от меня расцвечено сияющими, переливающимися, искрящимися огнями, и вот мерцают они и дрожат, и слепят меня, и притягивают к себе, и вызывают необоримое желание глядеть и глядеть на них неотрывно, вбирая в себя их и – одновременно – проникая в их праздничный свет, становясь частью его, одновременно оставаясь восторженным свидетелем и созерцателем этого дивного новорожденного зрелища.

Стать мерцающим огнем, далеким и загадочным? Если бы....для...кого?

Новое явление появилось в моем мире, покуда я сущностью своей летела к огням и впитывала их в себя: медленное поначалу, но непрерывно ускоряющееся – тоже медленно, но неуклонно – вращение приобрела темнота, уже не простая, уже поделенная на разные, по размерам и сути, части, уже расцвеченная огнями и вот – мерцавшие слева от меня огни поплыли куда-то вправо перед моим взором, красная полоса, захватившая половину верха, поплыла назад, постепенно скрываясь из виду и уступая огням все видимое пространство перед моими глазами, превращая это пространство, которого еще недавно не существовало, в дивное зрелище, способное навсегда приковать к себе любой, буде существуют в этом мире другие взоры, кроме моего.

Творец и его жертва.

Я стою, раскинув руки, подняв незрячее лицо к небу, слушая тишину, такую абсолютную, что сама себе кажусь оглохшей, впитываю кожей своей звездное мерцание и лунную прохладу, излучаю мелодию своего молчания, которая вплетается в ритм всеобщей тишины, кружит надо мной, над миром, под кружащимся в другую сторону небом, над кружащейся моей головой, над кружащейся моей душой, томящейся во мне и рвущейся туда, к тем огням, к той темноте, тому кружению.

Душе томящейся противны тепло, покой и нега плена...

Летящий по спирали мир оставляет меня позади – со всеми метаниями души моей, с моей глухотой и незрячестью, моей тоской по огням.
Очередной виток спирали выносит его в раннее утро, к новому, зародившемуся надо мной, дню, уже покинувшему меня, уже забывшему обо мне – свидетельнице безмолвной его рождения – ненужной, не интересной, не важной.

Что дню целого мира один свидетель чего бы то ни было?!

Что для одного дня свидетель целого мира? Свои заботы у него и свои амбиции, свои тяготы, свершения и неудачи.
Проникнуть, охватить, пресечь, раскинуться, расплескаться, явиться и явить. До свидетелей ли тут? Самого себя не хватит для всех этих многих действий и поворотов спирали – знай, вертись, вращайся и крутись, сродни тому вращению, которое, будучи запущенно мною, все продолжается бесшумным двигателем, обещающим превратиться в вечный, как вечно мое стремление взмыть над ним и, паря плавно и беззвучно, убедиться в том, что запущенное движение продолжается.

Одно мгновение мира... вечность...необъятность...

Бледное лицо мое поднято к звездам и Луне, Солнцу и тому далекому, которое таит в себе точку устремлений мира.
Стою и слушаю мир, вращение, сияние и тишину миров, летящих к нам из такой дали, что не прилететь им никогда – никогда, никогда, никогда, одно сплошное “ никогда “ -

грохот их смертей и рождений, завывание их бурь и катаклизмов.
Слушаю бесконечную темноту, всю в рассыпанном горохе этих миров – ее шепчущий голос, ее певучие интонации, щебет и треск.
Слушаю громы и вой ветра в двух вершках от себя, слышу одновременное дыхание Солнца и Луны, зноя и льдов, шелест дождей и мурлыканье солнечных бликов на листве, траве, и среди бурления ручьев и рек,
чей плеск, и бульканье, и шорох о прибрежные пески и гальки тоже слышу я,
а над ними – размахивают космами сосны, дубы приземисто, трудно думают о чем-то, изящно изогнувшись, хлопают в ладоши пальмы,
и белый парус скользит по зеленой воде бухты, капризно плещущейся в объятиях гористого берега.

Беспечная красавица в лапах несущегося, невесть куда, мира. Природа, мать наша непутевая, дай ответ... Не дает ответа.

Но мир отвечает вместо нее и дышит мне в лицо смрадом своих садов и огородов, где на клумбах и грядках – его города, его деревни, заводы и церкви, гусеницы-поезда, ласточки-самолеты, божьи коровки авто бьются в паутине дорог, и все опутано более прочной и безысходной паутиной радиоволн и электрического света.

Одно мгновение одного дня одного мира....Бездна.

Грохот и рев двигателей переходит в мерный гул земля уходит вниз сталкиваются два поезда десять авто падает яблоко и раскрывается цветок “ со святыми упокой “ бац велосипед сломался “ импульсом силы называется “ ветер сыплет песком буйвол мерно качает головой пашем пашем пашем жнем как хорошо в прохладной воде SOS SOS SOS
колбаса суши фалафель аааааааа пришло еще приход еще флердоранж и ленты “ yes sir “ должность кредит пашем пашем чаще и дольше чем жнем брови выщипать волосы накрутить “ ты танцуешь “ кошка играет желтым дубовым листом деньги где взять денег денег денег денег ааааа пришло все реже и реже “ может быть ты импотент “ в конторе сплошной гадюшник еще фото и еще топор убери в сарай печь полыхает тепло хорошо тепло тепло господи куда от жары деться я себе пальцы отморозил как воняет этот завод детей своди в кино загорать вредно давление падает “ как показала последняя серия экспериментов “ в банке ссуду не дают голосовать не голосовать люблю отстань ненавижу жизнь сломана боюсь повесилась “ три пива и соленой рыбы “
папина машина всмятку каша котлеты “ мама есть хочу “ чем кормить детей я в школу больше не пойду шуба из соболя здесь еще можно латку поставить глаза болят рука болит как болит голова инфаркт у меня уже был болит душа душа душа болит

Непроницаемы границы крыш и стен – еще более непроницаемы наши души.

Что вижу я, стоя с поднятым вверх бледным лицом? Мгновение назад мир состоял лишь из темноты и безмолвия, и вот уже нет у меня слов, места и времени – его тоже не существовало совсем недавно – чтобы хотя бы назвать все порожденные мною сущности, порожденные во мраке, раздвинувшие этот мрак и начавшие свое, отдельное от меня существование, при том, что над ними и мной, над моими порождениями и мной-творцом, неуклонно и неотвратимо вращается гигантски купол, кажущийся снизу плоским, а на этом куполе клубятся облака, звезды полыхают, пылает Солнце, и звучит мелодия сфер

...что ж под ним – этим куполом – звучат совсем иные мелодии и звуки?


Хохот и гогот, стоны и плач, крики и шепот, болтовня и молчание...
Злоба, ярость, апатия, радость, отчаяние, восторг, безумие, безнадежность, ирония, наивность, страсть, отвращение, любовь, нежность, равнодушие, отрешенность,
азарт, депрессия, воодушевление, гордость, унижение, ревность, упоение, хандра, любопытство...

Мир летит, несется в коконе уже ставших привычными, только-только появившихся чувств и явлений, в коконе, порванном местами, тесном для него, не успевающем за ним – а потому изорванном так, что отдельные нити и канаты, тросы, цепи и веревки летят за ним, как шевелюра Горгоны Медузы, столь же опасные для стороннего наблюдателя, столь же смертельные.

Потому и стою я с закрытыми глазами, подняв лицо к незрячему небу, тоже боящемуся смотреть на мой мир.

Никогда. Никогда.
Никогда.
Не увижу я на лице своего мира тихую улыбку тихого счастья.

Никогда не увижу ее в своем зеркале.