МОЯ ПРОЗА. Детское питание

Вспоминаю один вечер в середине далёких пятидесятых годов прошлого века.

Мои московские тётя и дядя были чрезвычайно гостеприимные люди и часто устраивали застолья, для которых тётя всё готовила сама, потому что не признавала покупной гастрономии, называла её "недельным обозрением".

Только торты на столе бывали покупные: тётя великолепно пекла пироги и пирожки, но из сладкого умела только "хворост" и торт "Наполеон".

Иной раз и гости приносили магазинный торт: было принято прийти в гости с подношением - тортом или коробкой пирожных, вином, шоколадным набором.

В гостиной раздвигали массивный дубовый стол, накрывали настоящей камчатной скатертью, накрахмаленной и отглаженной до звона, расставляли на ней парадные тарелки и хрусталь - разноцветные бокалы, рюмки, "напёрстки" для ликёра.

Еду я не помню, честно говоря. Помню только, что однажды в гости пришёл почётный гость - Фома Андреич Требин, заведующий кафедрой разработки газовых и газоконденсатных месторождений, на которой я потом училась, но в описываемый мной вечер мы с ним, конечно, этого ещё не знали.

Фома Андреич очень любил устриц, их специально купили для него, и мне доверили подать их ему на блюде, украшенном разрезанным лимоном.
Когда я спросила, зачем лимон, мне совершенно серьёзно объяснили, что нужно выжать немного лимонного сока в каждую раковину - если устрица запищит, значит, она свежая, живая, можно её есть.

Ужас мой перед идеей есть кого-то живого, кто ещё и пищит, был таким, что я так до сих пор ни разу устриц и не попробовала и не уверена, что когда-нибудь всё же решусь на этот эксперимент.

Фома Андреич очень расстрогался таким вниманием к его вкусам со стороны хозяев и умилился моей ролью в потчевании его.

Помню ещё, что подавали домашнее мороженое, которое делали в старинной мороженнице - длинной жестяной трубе с двойными стенками. Между стенками набивали лёд и снег, за которыми двое моих молодых дядей - оба Александры, тогда студенты Горной Академии - лазали на крышу.

В трубу наливали смесь для мороженого, вставляли мешалку с ручкой, накрывали крышкой, и нужно было крутить эту ручку, желательно, быстро. Александры крутили по очереди, соревнуясь, кто крутит быстрее и кто дольше не устанет.

Но самое яркое воспоминание - это воспоминания о торте.
Кто-то принёс большой кремовый торт. В те времена коробки с тортами перевязывали бечёвкой, состоящей из многих нитей, часть которых была металлизирована или даже металлическая, почему бечёвки эти казались мне золотыми. Бечёвку, разумеется, отдавали мне.

Торт был пышный, промазанный белым и шоколадным кремом, украшенный розами - белыми, розовыми и жёлтыми. Стебли были наведены шоколадным кремом, листья сделаны из зелёных цукатов.
Что-то там ещё и написано было - тоже шоколадным кремом.
Коржи торта были влажными, отлично пропитанными - в общем, не торт, а мечта!

Я не помню, как ела его, но почему-то отлично помню десертную тарелку, старинную, дореволюционную - с выпуклыми завитушками по краю, расписанную нежнейшим узором из тонких зелёных побегов и розовых розочек, отлично рифмовавшихся с розами на торте.
Кусок торта, лежавший на этой тарелке, был мной уже изрядно обглодан, розовые и шоколадные следы дополняли фабричную роспись, и в центре этого натюрморта лежала серебряная ложка с медвежонком на ручке - тогда было принято каждому ребёнку дарить "на зубок" серебряные ложки, моей любимой была вот эта - с эмалевым коричневым медведиком, который тоже, кстати, хорошо гармонировал с тортом.

Иной раз в памяти всплывает эта картина, и вдруг - до ломоты в скулах - хочется этого торта!
Влажный пышный бисквит, воздушный крем, красивая тарелка, ложка благородного металла...

На накрахмаленной и наглаженной до звона белейшей камчатной скатерти.