leon_orr

Вскоре эти прогулки стали привычным дополнением к жизни. Назвать их регулярными было нельзя: Саша спокойно жил без неё, ходил на работу, встречался с друзьями, даже встречи накоротке с другими женщинами у него случались — и нередко: нравился он дамам и пользовался этим без лишних сантиментов. Но вдруг — иногда по два раза в неделю, иногда раз в несколько месяцев — он опять приходил к ней и они опять молча ходили по улицам.
Интересно было, что тётушки её, открывая ему дверь, не выражали никаких эмоций. Ему казалось, что их должно возмущать такое его поведение: ну, правда, по всем привычным понятиям, он вёл себя странно: вроде бы, ходит, но нерегулярно, никогда не посидит, даже в комнаты не зайдет никогда; уже год прошёл, а он всё так же им не знаком, как и они ему.

Он всё это очень хорошо понимал: семья у него была простейшая, жившая по раз и навсегда установленным правилам, соблюдавшимся исключительно внешне, ради приличий, а что там происходило за занавесом этих приличий, дело десятое — из избы сор не выносят.
Поэтому разговоры о мужиках-подлецах, что ходят-ходят, голову морочат, а потом — в кусты, и о дурах-девках, которые себя не соблюдают и не умеют мужика поймать и удержать, были привычными для него.
Ему иногда становилось интересно, что сказала бы мать, узнай она об его отношениях с женщинами, вообще, и вот об этих его молчаливых прогулках, в частности.

Хотя, конечно, мать знала, — не могла не знать — что он не монах. Но он был мужчиной, это его оправдывало. Молодому мужику надо, это уже дело женщин — позволять ему или нет. А что умеет удачно выпутаться из надоевших или обременительных связей, так молодец! Это чужие — кобели, а свой... Нет, мать Сашу любила и осуждать его не собиралась.

Ей было нужно одно: чтобы не привёл какую в их квартиру — он и не водил. Но ночевал всегда в своей постели, это у него был такой принцип, который, кстати, зачастую помогал ему ускользнуть из очередных объятий, могущих стать излишне крепкими: девушки обижались, что он встаёт посреди ночи и бежит домой к мамочке. Кому-то из них мнилось, что совместный с любимым мужчиной завтрак связывает чуть ли не сильнее, чем предшествующая этому завтраку ночь; другие за такое стремление к отчему дому считали его маменькиным сынком, а ведь всем известно, что, если мужик так любит мать, то получится шведская семья — даже в постели мамочка будет присутствовать негласно и бестелесно и, рано или поздно, но жизнь отравит.
Им и в голову не приходило, что ни одну из них он не рассматривал в качестве будущей жены — у него даже мысли такой не возникло ни разу. Они были всего-навсего оборудованием, необходимым для снятия напряжения, не более того. Он любил вкусную еду, немного хорошей выпивки, выспаться любил; вообще, любил телесный комфорт, отношения с женщинами были как раз частью этого комфорта, но не жениться же ему, например, на тостере или удобном кресле, хотя они тоже обеспечивали ему удобство и приятность, пусть и не такие сладкие, как хорошая ночь с хорошей бабой.

О женитьбе на ней он тоже не думал. Даже в качестве постоянной девушки не стоило приводить её домой. Он даже хмыкал, представив, что может сказать мать по её поводу. Более чуждых друг другу созданий, чем она и его мать, казалось, не существует на свете — они были словно бы из разных реальностей, разные виды жизни, разные структуры — биологически и ментально. Да он, вообще, о женитьбе не думал: на фига ему были нужны все эти заморочки?! Он видел, каким ярмом была семья для родителей и не спешил брать с них пример: пока мать в силах обслуживать их с отцом, не было нужды запускать на кухню другую женщину, а там видно будет.

Друг его сделал глупость, женился. А куда было ему деться, если девица залетела, и оказалось, что ей не исполнилось ещё восемнадцати. Саша только плечами пожал: он её видел — на все двадцать пять девка тянула, чем же парень виноват? У всех паспорта спрашивать, что ли? Родители девушки просто пришли к родителям виновника и положили на стол книжку УК, так что разногласий никаких не было, в недельный срок организовали свадьбу.
Жених на свадьбе в пожарном темпе надрался до беспамятства, девочка — уже с заметным животом и опухшими, какие бывают у многих беременных женщин, губами — испуганно смотрела из-под фаты на жесточайшую пьянку, в которую превратилась свадьба, и всё порывалась уйти, но отец и мать её крепко сидели рядом и не выпускали из-за стола.
Саше стало тошно, выпитая водка стояла в горле, его мутило от табачного дыма, запаха еды, криков, хохота и визга, слишком громкой музыки — просто шабаш на Лысой горе, а не свадьба — и он вышел из ресторана подышать.

В себя он пришёл уже перед её дверью. Месяца два, а то и три не приходил он сюда и несказанно удивился, когда она сама открыла ему дверь. За прошедшие полтора года такое случилось впервые.
Она похудела, была бледна и печальна, вернее даже, не печальна, а как-то безнадежно утомлена, плечи её поникли, лицо являло собой скорбную маску. Он удивился, когда она сказала ему, что никуда не пойдёт, но если он хочет, они могут посидеть у неё, она даже может его чаем напоить, если он хочет, разумеется. Он вдруг подумал, что неплохо было бы выпить сейчас крепкого чаю, и согласился.
Она провела его в комнату, удивительную комнату — он никогда раньше в таких не бывал. Очень старая мебель — в мозгу возникло слово «антиквариат» — маленький рояль ( кабинетный, как узнал он потом), настоящие картины на стенах, вышитая скатерть на столе... Телевизора не было! Радио тоже, но был проигрыватель и целый шкаф с пластинками. Он, было, подошёл к шкафу посмотреть пластинки, но разочарованно отошёл от него: сплошная классика, тьфу.

Тут она вкатила в комнату столик на колёсах и стала накрывать на стол. Лимон был нарезан тончайшими ломтиками, варенье в вазочках светилось кармином и янтарём, сушки лежали в плетёной хлебнице на салфетке с кружевным краем.
Он пил чай из тонкого стакана в серебряном подстаканнике и думал о том, как глупы были её родственницы: ведь, буквально, сидели на деньгах, а у девки локти на платьях всегда были с заплатками. Тут он вдруг понял, что тёток и не видно почему-то — куда они делись?
Она дёрнулась от его вопроса, поникла ещё больше и сказала, что месяц назад похоронила последнюю — самую младшую — и осталась совершенно одна, никого у неё больше нет, никакой родни, даже самой дальней.

Саша был потрясён. Во-первых, тем, что она вдруг так откровенно что-то ему о себе сказала, а во-вторых, он как-то даже не задумывался на тему смерти: в его семье за всю его жизнь не умер никто. Хотя мать и ездила периодически на кладбище, но те, кто там лежал, умерли ещё до его рождения, так что их смерти его не коснулись никак.
Он сидел с обалделым лицом, потом вдруг встал — совершенно неожиданно для себя самого — обошёл стол, обнял её, для чего ему пришлось наклониться, прижал к себе, и она вдруг громко и отчаянно заплакала, как маленькая девочка, горько и безнадёжно.

Мать была скандализована, когда он сообщил ей, что женился и переезжает жить к жене: у той большая квартира, ему нужно срочно прописаться у неё, чтобы не уплотнили.
У них получился очень громкий и резкий разговор, когда он категорически запретил даже думать о свадьбе, а мать начала кричать, что это позор, что родня обидится, что это не по-людски... Но ему эти крики были до лампады — в первый раз, что ли. Она всегда так спорила — сразу с диким визгом и оскорблениями, никто и не обижался даже, привычное было дело.
Саша собрал свои вещи в два чемодана, спортивную сумку и рюкзак. Мать копошилась в шкафу — доставала давно купленые на случай его женитьбы наборы постельного белья, махровые полотенца, одеяла и покрывала.
Заставила его лезть на антресоли, где стояли коробки с посудой, вообще, оказалось, что по всей квартире растырканы заначки утвари для его будущей семьи. Саша был растроган и даже простил матери все её хамские словечки и попрёки.

Он обнял её и чмокнул в макушку, отчего мать сразу захлюпала носом и стала объяснять, что ведь он у них один, хотелось, чтобы всё было не хуже, чем у людей, как же объяснить всем, что свадьбы не будет?
Очень просто объяснить, - весело ответил Саша, - мы отпуск взяли, а институт нам путёвки за границу организовал. В Болгарию поедем, на курорт Золотые Пески. Вот всем и расскажи — пусть удавятся от зависти.

Александр Петрович встал с измятой постели со съехавшей простыней: заснуть ему никак не удавалось. Стараясь не шуметь, он отправился на кухню и включил чайник.
Не то чтобы ему хотелось чаю, но тело требовало чего-то, каких-то движений, какого-то действия.
В холодильнике стояла початая бутылка водки, но о водке даже думать не хотелось, собственно, думать не хотелось ни о чем, но не думать не получалось.
Он сидел над большой кружкой почти чёрного чая, пытался понять, почему он прожил жизнь так а не иначе, и не находил ответа.

Поначалу у них всё шло, вроде бы, хорошо. Они много времени проводили вместе, гуляли, разговаривали, ходили в кино... Иногда жена затаскивала Сашу то на выставку, то на какой-нибудь спектакль или концерт, он ходил, но большого восторга не выказывал, и постепенно она привыкла ходить одна или с приятельницами. Сашу удивило, что у неё есть приятельницы: в школьные годы всем было известно, что близких подруг у неё нет и что она, вообще, предпочитает общество мальчиков или одиночество. Но приятельницы образовались и освободили Сашу от необходимости вести светскую жизнь.

А вот в походы, которые были очень модны в годы их молодости и которыми были увлечены сослуживцы жены, ему ещё долго приходилось таскаться, что страшно его раздражало. Он и сам любил побродить по лесу — за грибами, например, вечером посидеть у костра, выпить в хорошей компании. Но эти интеллектуалы долбанные и у костра не могли забыть о своей науке, начинали какой-то невразумительный трёп, переходивший в спор. Саша сидел и хлопал глазами, не понимая ни слова — и что же, он должен был терпеть это унижение?! Жена долго не могла понять, что унизительного, если у него другая профессия — он ведь не обязан знать всё, она тоже ничего не понимает в его электронике, но ведь не чувствует себя униженной, это нормально: всего лишь специализация, и всё.

Но Саша был непреклонен. Он наотрез отказался сопровождать жену и намекнул ей, что и одну её отпускать не собирается: нечего замужней женщине одной среди чужих мужиков ночевать неизвестно где да ещё и после обильных излияний.
Жена оскорбилась чрезвычайно, несколько дней не разговаривала с Сашей — и это была их первая ссора, первая года за три или четыре их семейной жизни.
Саша спокойно отнёсся к молчанию жены. Он все эти женские штучки знал прекрасно, они его не трогали, даже удобно стало без задушевных бесед, которые ему уже тоже несколько наскучили, он даже научился не слышать, что ему рассказывает жена и реагировать лишь на её интонации — то кивком головы, то возгласами «да что ты!», «интересно» и «надо же!»

Молчание затягивалось, Саше стало как-то неуютно, только желание соблюсти порядок и не уронить мужское достоинство не позволяли ему заговорить первым, да это и не пришлось делать: жена узнала, что ждет ребенка.
Конечно, походы отпали сами по себе, по естественной причине, и мир в семье восстановился, но теперь Александр Петрович понял вдруг, что это была первая ступенька лестницы, ведущей отношения в бездну разрыва.

Продолжение следует

ОГЛАВЛЕНИЕ. МОЯ ПРОЗА. РАССКАЗЫ